Дальнейшее нарастание

Это было поистине изнанкой габсбургского космополитизма: императоры-Габсбурги хотели распространить свою власть из Германии на всю Европу, а князья предпочли навлечь всю Европу на Германию.

Если габсбургский план предусматривал уничтожение самой почвы, из которой вырастало народное революционное движение, если валленштейновский план стремился противопоставить этому движению несокрушимый отпор, то княжеский план подразумевал попросту истребление наиболее неспокойной части немецкого народа и такое ошеломляющее устрашение остальных, чтобы затем их можно было навсегда зажать в кулак.

Ведь мы уже знаем, что за время между Великой крестьянской войной 1525 г. и Тридцатилетней войной княжеско-крепостническая реакция в Империи еще далеко не достигла такой полноты, при которой децентрализованное принуждение предохраняло бы общество от революционных взрывов, хотя бы столь же надежно, как в абсолютистских монархиях централизованное принуждение.

Этой реакции пришлось остановиться на полпути, так как перед ней возникло препятствие в виде сохранившейся и после 1525 г. способности немецкого народа к сопротивлению; новые усилия со стороны реакции вызывали, как мы видели, дальнейшее нарастание восстаний.

Надо было устранить это препятствие с пути любыми способами, хотя бы руками интервентов, и тогда можно будет среди крови и опустошений довести реакцию до конца, после чего народ если и очнется, то уже связанным: помещик-крепостник, как и мелкодержавный князек будут в состоянии бдить за каждым шагом своих подданных и душить в них всякую искру непокорности даже до того, как она дойдет до их собственного сознания.

Княжеский план нащупывался еще более стихийно, чем вал-ленштейновский, и более или менее созрел только во второй половине Тридцатилетней войны, когда и были широко распахнуты двери для шведской и французской интервенции.

Правда, на шведскую интервенцию, как мы знаем, ориентировался уже и валленштейновский план в его последнем варианте.

Но князья, унаследовав эту идею, придали ей совершенно иной смысл. Стоит сравнить, как под незаметным влиянием политического заказа коренным образом изменился характер шведской оккупационной армии в Германии: сначала это дис-циплинированнейшая и сдержаннейшая армия в мире, пользовавшаяся симпатиями населения, вполне подходящая для роли опоры общегерманского абсолютизма; в конце Тридцатилетней войны это армия-опустошительница.