Стратегическая обстановка
При таком взгляде, который подтверждается. и прошедшими военными событиями нового времени, мнение о солдате Тридцатилетней войны должно быть коренным образом изменено.
Подлинный военнослужащий, фронтовой солдат, это уже тогда не тот мародер, разбойник, Душегуб, детоубийца, всеразрушитель, какого a nmt как правило, следует видеть, если считать верным старый взгляд.
А вместе с суждением о солдатах меняется взгляд и на процессы интересующего нас времени, в которых принимали участие солдаты, в том числе и процессы хозяйственные.
Что же означают сцены, записанные Гриммельсгаузеном и Мошерошем? Во-первых, Гюнтер без всякого основания объявляет их позднейшими вставками, во-вторых, он снова и снова повторяет, что тут изображены не настоящие фронтовые солдаты в строю и в части, а дезертиры, шкурники, люмпен-солдаты, которых можно наблюдать во всякой войне, но которые, как бы они ни были многочисленны, остаются, по существу, единицами, ничего общего не имеющими с духом и дисциплиной целого, т. е. армии.
Мы уже сказали, что попытка Хнигера, так сказать, обелить Тридцатилетнюю войну совершенно не выдерживает критики исторических фактов и серьезных исторических исследований.
Рассуждения Гюнтера о вечных свойствах всякой армии, в частности немецкой, выглядят просто нелепыми в свете новейшего исторического опыта ужасающей расправы гитлеровской армии, именно как целого, с населением оккупированных областей Советского Союза, неизмеримо превосходящей все кошмары Тридцатилетней войны.
Но при всем том школа Хнигера приносит косвенную пользу историку: кое-что она все же доказала, а исправление -ее ложных обобщений дает возможность лучше оттенить особенности внутригерманской стороны и духа Тридцатилетней войны.
Прежде всего, надо считать доказанным, что всеобщего падения дисциплины в армиях Тридцатилетней войны в самом деле не наблюдалось.
Дисциплина действительно в среднем стояла на довольно высоком уровне.
Но это значит только, что солдатские насилия над населением чинились не вопреки начальству, а, скорее, с соизволения начальства, отражавшего в конечном счете волю политических руководителей.
Однако Гюнтер прав и в том, что всеобщее превращение солдат в мародеров грозило бы армиям полной потерей боеспособности.
Разрешение этого противоречия стихийным путем было найдено в том, что армии как бы разделились на две части воевавшую и расправлявшуюся с населением, соответственно с двумя функциями, или сторонами, самой Тридцатилетней войны.
От собственно войсковых соединений у каждой из воюющих сторон отслаивались весьма многочисленные банды разнузданных и озверелых солдат, специализировавшихся на войне с мирными крестьянами и горожанами.
Наличие у военного командования достаточной дисциплинарной власти, чтобы пресечь это отслоение, обнаруживается в том, что при случае, особенно когда военно-стратегическая обстановка складывалась неблагоприятно для данной армии, командование довольно легко вылавливало мародерские шайки и жестоко водворяло их в общие ряды солдат.
Но в другие моменты оно не принимало против них никаких мер. Чрезвычайно характерно, что почти все примеры, приводимые Гюнтером для доказательства наличия дисциплины в войсках, когда, скажем, тот или иной командир без особых усилий запрещал вымогательства у населения, погромы и т. д., относятся к католическим войскам Тилли и имперским войскам Валленштейна во второй половине Тридцатилетней войны.
