Деспотизм крепостника
Но я молчу о том, что горше смертной тьмы, Что гибельней огня и пагубней чумы, О том, как в эти дни ожесточились души.
В годы, когда Тридцатилетняя война заканчивалась, Грифиус в одном из своих драматических произведений дал сильную реалистическую картину военщины.
Основой его творчества становится теперь стремление к нездешнему покою, к смерти, ибо в основе всего земного лежат горе и ужас.
В одном из сонетов он говорит: Я не прожил без боязливого чувства ни одного дня.
Эти слова лучше всего резюмируют идейное и психологическое наследие Тридцатилетней войны для Германии.
В них еще звучит протест, хотя и бессильный. Но в 60-х годах последние отголоски протеста стихают в духовной жизни Германии, в ней безраздельно воцаряются трусость и угодничество перед сильными.
Что же касается массовой народной психики, то в ней с чертами старого, строптивого немецкого крестьянина, поскольку они еще сохранились после 1525 г., было навсегда покончено к исходу Тридцатилетней войны.
Новое поколение, не прожившее и дня без боязливого чувства, представляло наконец тот человеческий материал, который можно было подвести под ярмо порабощения, не опасаясь протеста.
Во время и после Тридцатилетней войны социально-политический строй Германии быстро завершил свою эволюцию: препятствовавшая ему плотина была устранена.
Мелкий княжеский деспотизм и его двойник деспотизм крепостника-помещика сковали подданного неусыпным надзором, обрушивавшим на него кнут и палку за малейший зачаток неповиновения.
В Восточной Германии экономические условия благоприятствовали крепостничеству, в Западной дело ограничилось мелкокняжеским самодержавием, но политическая сторона в обоих случаях тождественна.
Крупное княжество не могло бы осуществлять этого персонального и мелочного террора, поэтому такие относительно большие государства, как Австрийское и Бранденбург-ско-Прусское, уцелели только в Восточной Германии именно потому, что там основная часть полицейских забот была снята с государственного аппарата помещиками-крепостниками.
