Готовый компаньон

Фельдмаршал, как мы уже имели случай видеть, высоко ценит его советы.

Обыкновенно они разъясняют, как надо в том или ином случае поступать, чтоб... его величества не раздражить.

Но Головин, по-види-мому, неохотно выходит из пределов консультации, с тем чтобы оказать непосредственное воздействие на Петра в пользу Шереметева.

Он уклонился от того, чтобы довести до царя известную уже нам жалобу Шереметева на сержанта Щепотьева, вероятно, потому, что жалоба эта затрагивала отношения царя к фельдмаршалу.

Письма Головина к Шереметеву отличаются скорее корректностью, чем любезностью.

Видимо, между ними нет близости, какую можно бы предполагать по их социальным признакам и по родству, и в объяснение этого трудно удержаться от мысли, что, при отсутствии других причин, здесь сказалось различие культурно-политической ориентации.

В отношениях с Головиным этот момент не мог не играть роли, как вполне могло быть в отношениях с Меншиковым.

Другие стороны в отношениях Шереметева к Петру вскрывает его дружба с Апраксиным и Кикиным. Ф. М. Апраксин, генерал-адмирал и граф, был одним из преданнейших Петру людей, очень близких к нему. Человек не сильного ума, но широкого добродушия, не блестящий, но полезный, всегда готовый компаньон по части служения Бахусу и на редкость радушный хозяин, он счастливо и без труда избегал в своих отношениях к Петру тех острых моментов, на которые, как на подводные камни, натыкались люди с большей инициативой и притязательностью.

Сам Петр не считал его энтузиастом нового порядка, но знал, что из преданности к нему Апраксин всегда будет верным слугой.

В одном только пункте он проявлял неустойчивость: генерал-адмирал крепко хранил дворянские традиции и во имя их иногда протестовал против отдельных нивелирующих распоряжений царя.

Для Шереметева из всей компании Петра Апраксин был наиболее близким человеком, к которому он мог подойти с полной откровенностью.

К сожалению, из их обширной переписки уцелели только письма фельдмаршала66 и всего лишь одно письмо адмирала, вероятно, потому, что осталось в бумагах Меншикова.